День цезарей  - Саймон Скэрроу

Макрон хлопнул друга по плечу и повернулся уходить. У двери он еще раз обернулся и напоследок кивнул. Катон еще постоял, подождал, наслаждаясь покоем, затем неспешно допил свою чару, подхватил масляный светильник и возвратился к себе в комнату, что в пустующем гостевом крыле.

Лежа там в постели со сложенными за головой руками, префект ощутил, что тишина действует на него гнетуще. Завтрашний день, вполне возможно, мог стать для Рима восходом новой, прекрасной эры, да еще и ознаменоваться вызволением Луция. Но пока сумрак стен давил словно склеп, вселяя тягостные мысли. Вообще такие перепады настроения были Катону знакомы; оставалось внушать себе, что удача, как обычно, ему не изменит. В жизни она улыбалась ему уже столько, что впору обеспокоиться, не истощил ли он ее благосклонность.

* * *

– Обещай мне, что будешь себя беречь, – сказала Петронелла, поглаживая Макрону щеку.

Они лежали на его кровати под толстым одеялом, мешающим проникновению ночного холода. Незадолго до этого они занимались любовью, и липковатое тепло между ними вызывало до странности уютное ощущение. Такой приятной интимности Макрон прежде не испытывал. Само собой, женщин у него за годы перебывало множество, в основном шлюхи. Но это… Это было нечто иное. Пожалуй, даже лучше той свалки, что у них однажды имела место с огневой иценкой[44] Боудиккой. Та, можно сказать, напоминала собой бойцовский поединок; пожалуй, стоило б даже пожалеть того, кто угодил бы в объятия той огненно-рыжей бестии…

Петронелла, обхватив ладонями, подвела его лицо вплотную к своему.

– Чему ты улыбаешься? – спросила она. – Моей любви? Или чему?

– Да так просто. Просто думаю, на что же это похоже. Я имею в виду, быть с тобой.

– И на что?

Макрон поцеловал ее в плечо и, проведя рукой по спине, нежно сжал ягодицу.

– Такой ответ годится?

Та легонько его отпихнула.

– Я серьезно, а он… Может, нам уже больше и не увидеться. Прежде чем мы расстанемся, я хочу знать, что ты чувствуешь. Знать, что это для тебя значит.

Макрон почувствовал себя неловко. Он не был привычен к таким вот совсем не солдатским сентиментам, что сейчас сладостно сжимали ему сердце. Было даже непросто подыскать нужные ласкательные слова. И трудно их вымолвить:

– Ты… для меня всё. Моя курочка. Моя девочка. Я не хочу без тебя быть. – Он возвел бровь: – Что-нибудь такое надо?

Петронелла издала глубокий вздох.

– Ну что ты за человек? А хотя на что я еще могу рассчитывать… Но только я и вправду серьезно. Береги себя, Макрон. Если что-то пойдет не так, бросай все и беги. Прорывайся из Рима – и прямо туда, где мы с тобой были. Там жди меня.

– Это не так-то легко. Со мной же еще Катон и мальчонка…

– Если все пойдет не так, как задумано, Луцию ни один из вас уже не поможет. Ненавижу себя за эти слова, но это так. Знал бы ты, как я его люблю… Но если будете геройствовать вы оба, то просто погибнете, а без вас и он не жилец. А пока вы с Катоном живы, то, глядишь, и Луция получится вызволить…

– Справедливо. Буду по возможности беречься. Довольна?

– Нет. Пока ты меня не поцелуешь.

Макрон потянулся и прижал ее к себе, приникая губами. Затем опять потянулся рукою вниз, и Петронелла на это послушно развела бедра. Низом живота он ощутил волоски на ее лоне…

В недрах дома что-то с треском грохнуло.

Они застыли в своем объятии.

Звук повторился. На этот раз Макрон высвободился и скинул ноги с кровати.

– Что-то стряслось.

– Что это?

– Не знаю. Одевайся. Ищи свою сестру, Мария, и уходите из дома через задние ворота. Живо.

– Макрон…

– Делай что велено! – властно бросил центурион, влезая в тунику, хватая мечевой пояс и направляясь к двери. Вновь послышался звук – щепящегося дерева, – теперь уже в сопровождении тревожных голосов обитателей дома. Петронелла, спешно натягивая столу, поспешила за ним следом. Возле комнатной двери они взялись за руки. Макрон подтолкнул ее в сторону помещения для рабов, где ночевала ее сестра.

– Туда, быстро!

Времени хватило лишь на короткое пожатие, после чего центурион уже бегом направился в переднюю часть дома. Из соседних комнат начинали появляться фигуры, а на подходе к атриуму стал виден Семпроний, торопливо что-то вещающий человеку в плаще. Трое домашних рабов ставили к двери перевернутую кушетку, а саму дверь снаружи раскалывали тяжелые удары топора. С другого конца коридора, сквозь зыбкую желтизну светильников атриума, спешил Катон. Он был полностью одет, в сапогах и с перевязью меча через плечо.

При виде их двоих сенатор указал на своего собеседника.

– Аттал, прямиком из дворца. Едва успел опередить преторианцев.

– Что происходит? – осведомился Катон.

Человек Домиции повернулся к ним с тревожно расширенными глазами; грудь его тяжело вздымалась после долгого и стремительного бега.

– Измена! – выдохнул он. – Они прознали о заговоре. Вот они, пришли нас схватить!

– Измена? – Макрон взял соглядатая за грудки. – Какая измена? Кто нас выдал? Говори!

– Сейчас не время, – вмешался Катон. – У нас теперь другие хлопоты. Дверь вот-вот слетит с петель.

– Что будем делать? – нервно спросил сенатор. Под очередным ударом над головами рабов пронеслась увесистая щепка и исчезла где-то в атриуме. Под свирепыми ударами колуна уже начинал поддаваться тяжелый дверной засов.

Катон повернулся к Атталу:

– Об остальных они знают?

– Не осведомлен. Я следил за главными воротами дворца и увидел, как они выходят из караульной. Паллас шел вместе с офицером, и я слышал, как он приказал идти к сенатору и арестовать его.

– Одного сенатора или еще кого-то?

– Только сенатора.

– Ладно. Тогда шлем предупреждение Домиции и Нарциссу. Семпроний, отправь одного из своих людей. Шли того, кому можно доверять и кто скор на ногу.

– А мы? Мы тоже уходим?

– Нам надо выиграть хоть сколько-то времени, иначе все пропало. Макрон, Аттал, за мной! – Он первым подлетел ко входу и указал на большущий сундук. – А ну-ка подтащим это к двери. А вы, – обратился он к рабам, – подпирайте кушетку!

Ближний из рабов кивнул и сгорбился, прижав плечом кушетку снизу, а двое других уперлись в дверное полотно. Все это происходило под безостановочные удары колуна, и над головами припавших рабов дождем сеялись щепки. Сундук почти уже удалось подтащить к двери, когда в двери образовалась крупная брешь, сквозь которую прорвался оголовок колуна и въехал одному из рабов по макушке так, что череп лопнул, брызнув кровью и мозгами. Товарищи раба невольно отпрянули, и кушетка сразу накренилась на несколько дюймов.